Чернобыль – незаживающая рана
О пожаре на Чернобыльской станции Дмитрий Чернявский узнал через несколько дней после случившегося. Об этом ему рассказала жена, которая работала проводницей на железной дороге. Вагон поезда, отправляющийся из Киева, был переполнен пожарными, которые целыми бригадами направлялись в эпицентр аварии. Позже слухи подтвердились, и уже с экранов телевизоров сообщили о взрыве на 4-м энергоблоке атомной станции.
Вначале СМИ не раскрывали всех масштабов трагедии, и люди даже не подозревали, какой ущерб авария нанесла экосистеме и человечеству и что дата 26 апреля и слово «Чернобыль» надолго останется в памяти будущих поколений.
«На устранение последствий катастрофы были брошены все силы – началась массовая мобилизация. В Чернобыль призывали всех без разбора, на ликвидацию страшных последствий взрыва отправлялись люди разных профессий и специальностей, ведь там нужны были любые рабочие руки», – вспоминает Чернявский.
Долго не раздумывая, в зараженную радиацией зону решил отправиться и Дмитрий Яковлевич. В армии он служил в химических войсках и был уверен, что теперь приобретенные знания смогут пригодиться в зоне глобальной катастрофы.
«Два с половиной месяца на учебных сборах в Белой Церкви, и наша группа отправилась в Чернобыль. Еще на сборах, работая с дозиметрическими приборами, мы выдели, что радиационный фон был повышен, хотя мы тогда находились за 100 километров от станции. Забегая наперед, могу сказать, что уже позже, тесно сотрудничая с военным оперативным штабом, мне удалось увидеть секретную карту, на которой были отмечены пункты радиационного поражения. Стоит отметить, что роза ветров была настолько сильна, что радиоактивные облака долетали даже до Восточной Украины (в частности, до Донбасса), не говоря уже о европейских странах. – Вспоминает Д.Я. Чернявский. – Прибыв в Чернобыль, нас определили в ремонтно-восстановительный батальон, меня назначили начальником ОТК. Трудились сутками. Работа в зоне поражения кипела и днем, и ночью. Нашей задачей был ремонт и поверка дозиметрических приборов, измеряющих уровень радиации, а также техники, которая использовалась для дезактивации, обработки местности, для устранения следов и последствий радиации. Откровенно говоря, то, с чем нам приходилось работать, было практически грудой металла. Вся техника, которая долгие годы находилась в Чернобыле на случай опасности, когда пришло ее время, просто устарела и пришла в негодность. А приборы, от которых часто зависело человеческое здоровье, были настолько несовременными, что мы часто и не знали, какую точно дозу радиации получали, ведь все они выдавали разные показатели. Радиация была настолько сильной, что порой даже не спасали защитные средства. Так называемые «лепестки» (респираторы) от радиации попросту ржавели. А каждое утро на губах чувствовался противный привкус ржавчины – так проявляла себя радиоактивная пыль», – делится Чернявский.
Радиация просачивалась везде. Техника, которая работала на станции, была настолько сильно облучена, что ее уже нельзя было вывозить более чем за 30 км от станции. Поэтому многие работы по ремонту оборудования проводились непосредственно вблизи взорвавшегося реактора. Даже сейчас, по происшествию многих лет, Дмитрий Яковлевич до мельчайших деталей помнит все, что ему удалось там повидать. Огромное здание станции и разрушенный гигантский котел оставили неизгладимое впечатление на всю жизнь.
Уровень радиации после взрыва был настолько высоким, что первое время над станцией было «северное сияние» – в воздухе было столько радиации, что в небе образовалось нечто похожее на зарево, воздух был настолько ионизирован, что попросту светился. Радиация переполняла все вокруг. Спецмашины очищали асфальт от радиационной пыли, специальной пеной заливались целые районы. После каждого возвращения непосредственно с территории АЭС автомобили тщательно вымывались. Доходило до того, что специальные поверхностно-активные вещества напрочь смывали весь слой краски с машин, но они все равно продолжали «фонить». Это вызывало удивление даже у самых опытных ученых. По рассказам товарищей, в первые дни после катастрофы специальные защитные костюмы и техника настолько впитывали радиацию, что их просто сбрасывали в огромный вырытый ров и закапывали. Эти груды металла до сих пор покоятся под землей.
«Сложно описать словами увиденное там. Представьте себе пустой город, когда-то наполненный жизнью. Он замер, здесь больше не было людей, а на балконах многоэтажек еще остались развешенные и впопыхах брошенные детские распашонки, по двору были разбросаны детские игрушки. Зрелище, мягко говоря, жуткое. К слову, не все местные жители были эвакуированы. Некоторые старики предпочитали доживать век уже на зараженной территории, без всяких коммуникаций и признаков цивилизации (к тому времени в Чернобыле уже не было ни электричества, ни водоснабжения). Я знал несколько таких семей. Мы часто делились с ними провиантом (хлебом, мясом, крупами, питьевой водой). Ведь нам привозили проверенные продукты прямиком из Киева. Все местные продуктовые склады были опечатаны, а все, что находилось на территории Чернобыля, употреблять в пищу было категорически запрещено», – продолжает Дмитрий Яковлевич. – Когда находишься там, то ко многому привыкаешь, ведь человек может ко всему приспособиться. Другими глазами на мир я посмотрел уже по возвращению в Днепропетровск. Колоссальный контраст. Горе, ужас, страх Чернобыля и «мирный», дышащий полной жизнью Днепропетровск. Признаюсь честно, после событий, пережитых в радиоактивной зоне, уже практически в середине жизни я многое понял, стал больше ценить любовь, дружбу, здоровье. Одним словом, много впечатлений осталось о тех 92 днях, проведенных в чернобыльской зоне, но больше всего запечатлелась в памяти самоотверженность тех ребят, которые не жалея себя отчаянно боролись с невидимым врагом. Как ни странно, там не было никакой паники или суеты. Люди работали четко, как единый слаженный механизм. Парни работали не покладая рук, казалось, не чувствуя усталости старались справиться со страшной бедой и любой ценой спасти жизни будущих поколений», – подытожил Чернявский.
Оксана Юрченко
