История одного отчаянного волонтера
33-летний днепропетровский IT-предприниматель Максим Рева хотел стать мотоциклистом, а стал волонтером. На свой день рождения в мае вместо мотоцикла он купил 12 спальников, туристические коврики и отправился в зону АТО, куда призвали служить его одногруппника Ивана (на момент публикации интервью произошла ротация, и Иван вернулся из части в Днепропетровск. — RFI). Максим рассказал RFI о том, как устроена волонтерская работа, военной бюрократии, коррупции и вере в людей.
Есть потребности у ребят — нам надо то-то, то-то, то-то — мы, либо из имеющихся средств, либо люди что-то жертвуют, закупаем и отвозим. Все зависит от того, куда едешь. Где-то нет даже воды, а где-то просят специфические вещи армейского назначения, наподобие набедренной кобуры или какие-то ремни.
Еще там [в зоне АТО] не решен вопрос с отоплением, с печками, поэтому просили вот, спальные мешки. Наверное, до ста штук мы отвезли. Собирали спальники, отвозили такие, которые рассчитаны на минусовые температуры.
Вот, два генератора. Один уже «боевой», он был у тех ребят, которые сейчас стоят в Песках — 193-я, у танкистов. Я отвез его в мае. Он с мая месяца у них прослужил, работая по 10 часов в день, и вышел из строя. Сейчас его привезли ребята на ремонт, а вместо него — вот, бензиновый стоит новый рядом. Его мы либо обменяем на дизель, потому что ребятам дизель предпочтительнее — у них там танки, есть топливо дизельное, либо как-то будем решать вопрос. Это электростанция по сути.
Сейчас это архи нужно, потому что все там — приготовление еды, отопление палаток — они там «ветродувками» топят — это зарядка для раций, зарядка телефонов. От электричества все зависит, естественно. В поле, где ты электричество найдешь?
О быстрой езде
В принципе, волонтерское движение почему началось? Потому что снабжения нет. Но оно-то должно быть. Бюджетные средства выделяются, и можно было поверить, что государство раскачивается первый месяц, например. Тогда люди подставили плечо: пока вы там раскачаетесь, мы будем помогать. Но волонтерское движение действует седьмой месяц подряд, и ничего не меняется.
По факту — в новой форме ходят только в бригаде здесь, в мирной жизни. Заходишь — там все красивые, все такие напомаженные. Ты приезжаешь на передовую — кто в чем. Что люди привезли, в том и ходят. Она [новая форма] туда просто не доезжает. Я понимаю, что, возможно, ее выдали, и она просто где-то застряла на складе, потому что никто не хочет ее везти туда. Потому что каждая поездка снабжения — это лишний риск для жизни. Возят отчаянные волонтеры, которые грузятся — им все равно, обстреливается дорога, не обстреливается, они едут как-то полями и привозят. Так и я езжу. По-разному, в основном, быстро. Главное – ехать быстро: чем быстрее, тем тяжелей попасть.
У меня есть Crossover, у меня есть легковая машина, и у моих друзей есть «бусик» — грузовик Mercedes. Когда много везем. Я занимаюсь точечными вещами, стараюсь везти туда, куда другие не возят. Если там уже налажена поставка так, что возят грузовиками, я туда не езжу. Так и происходит: сначала никто не ездит, потом логистика потихоньку налаживается. Я стараюсь туда ездить, куда никто не доезжает, быстренько что-то самое необходимое. Хотя в Crossover тоже много – заднее сиденье откидывается, и там под потолочек набивается, очень даже нормально получается.
О пушечном мясе
Мой товарищ, Иван, пошел служить. У нас очень похожие судьбы: вместе учились, параллельно заканчивали военную кафедру — тоже офицер-танкист. Ему пришла повестка, мне не пришла.
Когда начались эти проблемы, я пошел в военкомат сам, предложил свои услуги. Сказали тогда, что это не нужно. Я начал потихоньку помогать. А дальше пошло-поехало. Здесь ты — с руками, с ногами — должен либо воевать, либо помогать, третьего не дано. Помогаю, пока повестка не пришла.
Я не верю нашему министерству обороны, и скажу, что ему и в армии не верят, ребята не верят им тоже. Они выполняют свой долг. Они уже давно воюют друг за друга. И они не уходят потому, что там их товарищи либо погибли, либо рядом с ними сражаются – они их не могут бросить. Элементарные человеческие мужские качества: они не могут бросить друг друга.
Я не верю нашему министерству обороны, я не верю нашему главнокомандующему, и я не уверен, что хочу быть под его командованием, воевать. Я не против того, чтобы воевать, защищать страну и умереть за нее, но я не хочу быть тупым пушечным мясом – вот и все. Поэтому, наверное, если встанет вопрос, я бы лучше пошел в добровольческий какой-то батальон — в тот же «Правый сектор», потому что они сами определяют точку приложения усилий, они знают, за что они воюют. Их не бросают на убой, как наших ребят. Бросили, оставили блокпост — и ты под приказом, уйти никуда не можешь. Неважно, ты понимаешь, это абсурдно. Поэтому осознанно я бы не хотел воевать под этим руководством. Но за страну — да, буду.
О Майдане
Я думаю, что Майдан — это одно из звеньев цепи. У меня как человека, который был на Майдане и был в сотне самообороны, не было иллюзий по поводу режиссирования Майдана. То, что там все было продумано, придумано и кем-то дергалось за ниточки. Это было понятно любому человеку, который прочитал больше двух книжек. Нам это все было понятно. Все люди с высшим образованием, предприниматели.
Кто поехал? Тот, кто мог это себе позволить. Нам не надо было отпрашиваться с работы, был какой-то доход или запас, и мы поехали. Нам было понятно, что это все кем-то управляется, что все по-дурацки делается, что надо было не так это делать. Но мы все равно там были, потому что рядом были такие же, как мы, нормальные люди. Та же история, что сейчас на войне — друг за друга были. Мог ли кто-то предугадать, что будет такая сплоченность, что люди будут стоять на морозе минус 30? Мог ли кто-то подумать, что там будет не только западная Украина? Что там не будет этой «бандеровщины», которой пугают всех? Что там будут образованные люди с востока Украины русскоговорящие, которые хотят что-то поменять?
Там, на Майдане, я русский слышал чаще, чем украинский, а если даже это были разные языки, то все отлично друг друга понимали. И у меня сейчас огромное количество друзей — один очень близкий друг из Западной Украины — Дмитро, с которым мы научились друг друга понимать.
Я понимал, что Майдан не победит, и он не победил. Я понимал, зачем я там. Самое главное, что я вынес, — друзей, знакомства. Я поверил в людей, у меня огромное количество знакомых теперь. Я знаю, что Украина существует.
До поездки на Майдан я был нормальным айтишником, меня не интересовала ни политика, ни патриотизм. Я любил свою страну — я украинец — но активно я эту позицию не проявлял, просто жил, и все. А сейчас — делай, что можешь, и будь, что будет. Я не жалею.
О роли волонтера и бюрократии
Роль волонтера сегодня расширилась. Если раньше это была доставка чего-то, то сейчас это доставка солдат из отпуска и в отпуск, это помощь солдатам здесь, на местах. То есть, волонтеры [действуют] сейчас уже по всем жизненным циклам: солдата призвали, его одели, отправили, потом он вышел в отпуск, его доставили домой — с линии фронта как ты доедешь? Там таксисты сумасшедшие деньги берут за то, чтобы тебя довезли до первого города, откуда можно дальше доехать. Бывает, что солдаты свою месячную зарплату оставляют, чтобы добраться. Поэтому мы «бусами» вывозим солдат оттуда, возвращаем солдат из отпуска.
Если солдат ранен, мы занимаемся им в госпитале здесь. Ваня звонит: «Наших ранило, у нас такие-то потери, надо заняться ребятами». Мы едем в госпиталь и решаем, какая нужна помощь, сопровождаем, координируем их с волонтерами, которые занимаются госпиталями. Есть люди, которые говорят: «Мы не хотим помогать войне, мы хотим только созидать. Поэтому принципиально деньги не даем на снаряжение, но мы готовы помогать раненым, беженцам и т. д.». Поэтому есть специальные группы волонтеров, которые занимаются больницами, госпиталями – прифронтовыми или городскими. Мы передаем, сопровождаем этих ребят.
Следующая составляющая работы волонтера — это бюрократия. Солдаты приходят, у них нет никаких документов, ни справок АТО, ни справок о ранении. Этот солдат вырван из боя – куда ему ходить эти кабинеты обивать? Мы начинаем сейчас помогать в этом вопросе. Есть юристы, которым можно задать вопрос, потому что очень много злоупотреблений. Поначалу вообще был беспредел: людям писали ОРЗ, ОРВ, травму по неосторожности, смерти по неосторожности, то есть писали бытовуху, но никто не писал, что он получил ранение в зоне АТО – писали ОРЗ.
Дело в том, что человек, который получил ранение в зоне боевых действий, сразу должен получить льготы. Их приличное количество, а это бюджетные деньги. И у них, видимо, установка — минимизировать эти расходы. Поэтому как смерти, так и ранения старались максимально убирать — умер по неосторожности, неосторожное обращение с оружием.
Вообще, людям очень долго писали, что они находятся на учениях, а не в зоне АТО. Допустим, моему товарищу, к которому я езжу, — он в зоне АТО с начала мая — с конца апреля, а написали с июня месяца только – месяц они были как-бы вне закона.
Много служит ребят из села, городские-то они откупаются, их трудно найти по месту жительства, он купил квартиру и где-то живет, а приносят по месту жительства — там, где он на учете состоит. Никто не расписался в повестке — и все. Поэтому «откосить» городскому гораздо проще. А сельский житель привязан к своему жилью, все его знают, военком знает, где он живет. У них нет вариантов, даже если он не хотел, он не может не пойти. Из-за недостаточного образования, им с этой бюрократической машиной сражаться просто нереально.
В итоге — злоупотребления: с них требуют взятки за то, чтобы проталкивать эти справки, без которых их просто оставляют без льгот. Это отдельный вопрос, который волонтеры уже начинают решать, и это – огромный кусок работы, который будет после войны.
Бюрократическая система… боевые действия – ничто, по сравнению с ней. Ее победить нереально вообще. Очень многих ребят это деморализует — и так масса вопросов: за что сражаться, а когда получается, что ты приходишь, а тебе говорят, что ты ударился головой сам. У нас был случай, когда хлопец получил множественное осколочное ранение головы, его товарища, который был рядом с ним, убило, ему говорят — ты сам ударился.
По каждому ранению должно проводиться следствие. Непонятно только, как можно проводить следствие в Иловайске, например, или даже в Песках — в зоне боевых действий. Кто там будет проводить следствие? Кто будет допрашивать понятых, показания снимать? На основании чего? Они туда даже не поедут. И все. Поэтому тут полное бесправие.
О реакции окружающих
Мое взаимодействие с мирной жизнью? Его стало намного меньше — я кручусь между работой, и только это — закупить, отвезти. Это ограничивает количество контактов, ты уже вращаешься только в одном информационном поле. В этом поле все хорошие, все патриоты, все на тебя адекватно реагируют.
Когда ты вырываешься из этой действительности… например, мы привезли бронежилеты поездом большую партию и надо было их разгрузить. Я попросил, чтобы вокзал дал нам электрокар вывезти к машине. Там нам сказали, платите деньги, чтобы 100 м проехать – 100 гривен. Это такси практически в любой конец города. Когда я начал возмущаться, они сказали: «Мы вас туда не посылали, это вообще меня не касается» — там женщина была. Я попытался как-то обратиться к ее совести, но встретил только негодование и агрессию. Ну, мы заплатили, но суть в том, что хватает людей, которые негативно относятся.
А бывает и по-другому. Вот, мы вчера грузились, и просто абсолютно незнакомые люди приходят, приносят кто пакет с теплыми вещами, кто — с какими-то консервами. Пожилая женщина с мужчиной пожилым пришли: «Мы будем вам давать время от времени». Или какой-то респектабельный мужчина на BMW: «Ребята, а что вы туту?» — «Ну, вот, мы грузим» — «Ну, давайте, буду помогать, дайте номер карты». В принципе, нормальное отношение.
Есть какая-то прослойка, которая пассивно поддерживает сепаратизм или пророссийскую позицию. Они не украинцы. Они не считают, что есть такое государство — Украина. Они не считают Украину своей родиной. Они считают, что это какое-то временное пристанище, они хотят в Россию или им все равно. Есть еще такая составляющая – которым все равно. Это, может, самое страшное. У меня есть одногруппники, которые получили повестки. Ему говоришь: «Ты пойдешь служить?» — «Нет, у меня виза американская открыта, мне все равно. Если придут, постучат, я вскочил в самолет и улетел». Таких людей тоже хватает. Из ребят моего возраста — самый призывной, мы все офицеры, закончили военную кафедру — служат человека два: мой товарищ Иван и второй хлопец в разведке.
О гибели лучших
Армия, люди здесь — это просто разменная монета. Причем после семи месяцев войны создается устойчивое впечатление, что есть задача уничтожить максимальное количество патриотов с нашей стороны и максимальное количество населения из Донбасса. Я общался с десантниками, штурмовыми бригадами — очень много жертв со стороны Донбасса. Они идут, наступают в полный рост, их стреляют сотнями. Это идиотизм, это не стратегия, не тактика, есть такая задача. То же, что у нас — тот же Иловайск и другие наши «котлы».
Наших ребят погибло гораздо больше, чем заявляет наша официальная статистика. Та же 30-я бригада механизированная Новоград-Волынская полностью полегла, та же 51-я, которую расформировали в конечном итоге. И гибнут-то лучшие, потому что «нелучшие» «откосили» — просто не пошли в армию.
Как Иван. Ему пришла повестка, он пошел. Он наверняка мог не пойти — у него жена, меленький ребенок трех лет и кредит на квартиру долларовый. Он бросил это все и пошел воевать. За зарплату вначале — 2000 гривен, а сейчас, по-моему, до 5000 им платят с АТОшными надбавками. У него долг, он мужчина — он выполнил свой долг. И он уже этим герой.